Тихо-тихо, там, в сводах потолков шепчутся вечерние монологи каких-то веселых ребятишек. Здесь, в этой школе, все дышит детским смехом; первокурсники счастливые сводят с ума своей наивностью. Они верят в волшебство, они его творят. Они живут. А что сталось с тобой Марша, потух огонь в глазах? Сама словно отзвуком эха существуешь, перестала биться за интересное существование. Зачахла. Хочется бежать отсюда долой, запереться в комнатах, накрыться одеялом с головой и больше не просыпаться. Спи. А вместо этого Шортер идет вперед коридорами, залами, холлами. Хочется бежать. Потолок, четыре стены, да зеркало. Там, где спокойствие треском пополам с одухотворенностью души. Одеяло, постель и собственные страхи. С каждой минутой все страшнее. Это взрослая жизнь, девочка, здесь так и бывает. И этот холодный ноябрь сверкает дождем. А девушка хорошо знает нужное направление и в стихшем замке идет слишком целенаправленно. Библиотека. Уже почти никого здесь нет, разбрелись-пробежались давно уже, час назад. Пусто.
Ты, Марша, часовая бомба. Мертвая, пресная. Ты, Марша, убиваешь себя сейчас. С каждым разом, чтобы только не превратиться в бесчувственную куклу. Ты убиваешь себя два раза в неделю, по пятницам и средам, по два часа в день. Чтобы не было скучно, чтобы не сгореть в тоске. Себя терзаешь. Чем вот только?
В этой школе нет волшебства, здесь одни лишь пороки, да надувательства и желания праведных преподавателей отдать хоть ту малую частичку своих знаний ученикам, молодому поколению. Ученики не слушают, не внимают, у учеников свои драмы. Преподаватели сами ведь знают: только некоторые дети унесут эти знания с собой в жизнь. Всем остальным – наплевать. Но не устают читать лекции, не устают жить для этого. Не устают. В учителях столько жизни и столько сил. Позавидовать можно.
Она теребит рукав мантии пальцами, она давно уже идет меж стеллажей, она и сама не знает, зачем сюда пришла. Ей просто хочется сейчас куда-нибудь деться, укрыться, спрятаться. Подальше от истинных мотивов своего бездарного одиночества здесь и сейчас, когда могла в гостиной веселиться и хохотать. Там, с однокурсниками тонуть в чьих-то взглядах и сиять в чьих-то репликах. Могла, должна была. Вместо этого пришла сюда, пришла в пустоту библиотеки, в дом солнца и книг, просветления и падения. В этом доме трудно дышать, этот дом не приветствует возгласами, но зато возникает чувство уюта и чего-то родного, почти теплого. Девушка, изящно протягивая руку вдруг, берет первую попавшуюся книгу, почти внезапно открывает двухсотую страницу, и взгляд изумрудный касается этих чуть расплывшихся букв, строк, этих мыслей по бумаге.
Ты, Марша, опять устала себя развлекать дурацкими эпатажами. Тебе нужно что-то другое, что-то рьяное, легкое. Кто-то. Очень нужен. Забудь.
Девушка обходит еще несколько стеллажей неспешно, а в руках все та же книга. Девушка почти мгновенно понимает, что более ей и ненужно. Только эта тишина, пустота и громогласность шелеста страниц. Словно морфием в кровь пыльный кислород. Растопленный лед предрассудков в одиноких просторах литературных миров. Истинность атмосферы, в которой можно жить вечность. Запоминай, девочка, этот вечер, ведь так хочется, чтобы он стал переломным. Жди фейерверка собственных эмоций, что излит в той книге, которую так внимательно читаешь.
Лонгботтом.
Все, что тебе сейчас нужно, Марша. Парочка незыблемых фраз, тембр голоса и проницательный взгляд. Тот, кто тебе сейчас нужен. Тот, что не умеет кривить душой, и не умеет скрывать взглядов.
Шортер на выдохе поворачивается. Угадала. Предчувствия не подводят, чувства кричат в мыслях слишком громко, слишком проникновенно. Я бы не пришла, я бы не тревожила, если бы знала, что ты здесь. И только твердую обложку книги сжать пальцами – единственный выход на самообладание, ибо ей теперь видеть эти настолько знакомые глаза – нервно и неправильно, - я думала гриффиндор празднует разгром рэйвенкло в матче, - что-то молвит, совсем не задумываясь. Первая мысль, что пришла в голову. О квиддиче? Смело. Первая мысль. Потому что нельзя просто сказать тебе «здравствуй, Фрэнк», потому что просто нельзя говорить сейчас. Глупости все это. Что ты здесь делаешь, Лонгботтом? – с чего же ты избрал эту тишь? – еще одну нелепицу, дабы без пауз. Дабы без сомнений, что перед ней действительно тот самый гриффиндорец, тот самый мальчик, что заставляет забывать, как нужно дышать. Неужели?
Вот и все, Марша. Вечер разрывается на кусочки словно страницы твоих нежных книг. Этот вечер точно запомнится, но сейчас пока забывай о спокойствии и жди, жди голоса. Его голоса в ответных интонациях. Так просто. Так нереально.